Новое слово на букву...

Меня просили еще про Нату. Да пожалуйста.

Она феерически путала слова, похожие по звучанию, но совершенно разные по смыслу. Т. е. она вообще не заморачивалась на значении, действуя в речи (точнее, как она сама однажды сказала, в "сречи") методом из анекдота "не то же, но похоже".

Так, я могла прийти к ней, и она хвасталась, что к Дню св. Валентина нарисовала "чудных пухленьких гондончиков". В общем, я не сильно удивлялась, слегка смущало, пожалуй, только определение "пухленькие". Ну, мало ли... Не удивляло меня и то, что нарисованное в итоге оказывалось купидончиками.
Предложение "сварить сейшель" тоже переводилось довольно быстро, и вермишель варилась.
Не составляло труда (мне, во всяком случае) понять, что имелось в виду, когда Ната внезапно объявляла на весь автобус звонким пионерским голосом: "А отличная сегодня посуда! Немного ветренная, но солнечная!" И, если до этой фразы на нее и так пялилась вся мужская часть автобуса, то после присоединялась и женская. Потому что не каждый влет догонит, что речь о погоде.
Обсудив со мной посуду, Ната решила позвонить своему мужчине и отчитаться. "Боречка, – ворковала она в трубку, – мы с Молочниковой едем на автобусе в Оренбург!" "Солнышко, – отвечал привычный ко всему Боречка, – Оренбург далеко, это где мы тебе платочек покупали, помнишь? А на автобусе вы едете в Петергоф, в крайнем случае, в Ораниенбаум..."

Но один эпизод, бесспорно, стоит особняком. Ната выбежала встречать меня в коридор с криком:
– Я купила дивный геноцид в горшочке!
– Что?.. – переспросила я, пытаясь отвлечься от проносящихся в воображении видений крохотного газенвагенчика, битком набитого мини-еврейчиками и зачем-то помещенного в горшочек, который, разумеется, варит...
– Даже два! Себе – белый, Борьке – розовый! – пуще радовалась Ната. Потом что-то в выражении моего лица ее, видимо, смутило. – Ну... этот... негоциант? – добавила она уже менее уверенно.

Стоит ли говорить, что с этого дня я не могу спокойно смотреть на гиацинты?..

Новое слово на букву...

Меня просили еще про Нату. Да пожалуйста.

Она феерически путала слова, похожие по звучанию, но совершенно разные по смыслу. Т. е. она вообще не заморачивалась на значении, действуя в речи (точнее, как она сама однажды сказала, в "сречи") методом из анекдота "не то же, но похоже".

Так, я могла прийти к ней, и она хвасталась, что к Дню св. Валентина нарисовала "чудных пухленьких гондончиков". В общем, я не сильно удивлялась, слегка смущало, пожалуй, только определение "пухленькие". Ну, мало ли... Не удивляло меня и то, что нарисованное в итоге оказывалось купидончиками.
Предложение "сварить сейшель" тоже переводилось довольно быстро, и вермишель варилась.
Не составляло труда (мне, во всяком случае) понять, что имелось в виду, когда Ната внезапно объявляла на весь автобус звонким пионерским голосом: "А отличная сегодня посуда! Немного ветренная, но солнечная!" И, если до этой фразы на нее и так пялилась вся мужская часть автобуса, то после присоединялась и женская. Потому что не каждый влет догонит, что речь о погоде.
Обсудив со мной посуду, Ната решила позвонить своему мужчине и отчитаться. "Боречка, – ворковала она в трубку, – мы с Молочниковой едем на автобусе в Оренбург!" "Солнышко, – отвечал привычный ко всему Боречка, – Оренбург далеко, это где мы тебе платочек покупали, помнишь? А на автобусе вы едете в Петергоф, в крайнем случае, в Ораниенбаум..."

Но один эпизод, бесспорно, стоит особняком. Ната выбежала встречать меня в коридор с криком:
– Я купила дивный геноцид в горшочке!
– Что?.. – переспросила я, пытаясь отвлечься от проносящихся в воображении видений крохотного газенвагенчика, битком набитого мини-еврейчиками и зачем-то помещенного в горшочек, который, разумеется, варит...
– Даже два! Себе – белый, Борьке – розовый! – пуще радовалась Ната. Потом что-то в выражении моего лица ее, видимо, смутило. – Ну... этот... негоциант? – добавила она уже менее уверенно.

Стоит ли говорить, что с этого дня я не могу спокойно смотреть на гиацинты?..